Дневник Бетховена: 1802 год. Октябрь. Гейлигенштадт

"О, вы люди, полагающие или толкующие, будто я злобен, упрям, мизантропичен, - как вы ко мне несправедливы; вам неведома тайная причина того, что вам мнится. Сердцем своим и разумом я сызмальства предрасположен к нежному чувству доброты, я всегда был готов к совершению великих дел. Но подумайте только, что вот уже шесть лет нахожусь я в злосчастном состоянии: из года в год обманываюсь в надежде на излечение, я принуждён был, наконец, признать, что стою перед длительным недугом (излечение которого отнимет, быть может, годы, а то и вовсе невозможно); наделённый от природы пылким живым темпераментом, питал даже склонность к развлечениям света, я должен был рано уединиться и повести замкнутую жизнь: мыслимо ль мне было открыться в слабости чувства, которое должно у меня быть намного совершеннее, чем у других, чувства, которым я владел когда-то в высшей степени совершенства, в той степени, в какой им владеют, да и владели, наверное, только немногие из представителей моей профессии - о, нет, это выше моих сил. Для меня нет отдохновения в обществе, в непринуждённых беседах и во взаимных излияниях, я должен находиться почти наедине с собой и могу себе позволить появляться на людях лишь при крайней необходимости; я должен жить как изгнанник, потому что как только я приближусь к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх перед опасностью обнаружить свое состояние: какое унижение приходилось мне испытывать, когда кто-нибудь, стоявший подле меня, слышал издалека звук флейты, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, я же опять ничего не слышал. Такие случаи доводили меня до отчаяния, недоставало немногого, чтобы я покончил с собой. Только оно, искусство, оно меня удержало. Ах, мне казалось невозможным покинуть мир раньше, чем исполнено мною все то, к чему я себя чувствовал призванным, и так я влачил эту жалкую жизнь. Терпение - так зовется то, что я должен избрать себе путеводителем, и я обладаю им. На двадцать восьмом году жизни я принужден уже стать философом; это - не легко, а для артиста труднее, чем для кого-нибудь другого. Если она (смерть?) придет раньше, чем представится мне случай полностью проявить свои способности в искусстве, то, несмотря на жестокую судьбу мою, приход её будет преждевременным, и я предпочитаю, чтобы она пришла позднее..."
"Итак, я покидаю тебя - и покидаю с печалью. Да, надежда, которую лелеял я, которую принёс сюда с собой, надежда исцелиться хотя бы до какой-то степени, окончательно потеряна. Как опали с ветвей и зачахли осенние листья, - так и она для меня увяла. Я удаляюсь отсюда почти в том же состоянии, в каком сюда прибыл. Даже высокое мужество, часто меня вдохновлявшее в прекрасные летние дни, - теперь исчезло. О, провиденье, дозволь испытать мне хоть один чистый день настоящей радости - так давно уж её эхо умолкло в моей груди. О когда, о когда, о божество - смогу я его вновь услышать в храме природы и человечества - никогда? Нет! Это было "Итак, я покидаю тебя - и покидаю с печалью. Да, надежда, которую лелеял я, которую принёс сюда с собой, надежда исцелиться хотя бы до какой-то степени, окончательно потеряна. Как опали с ветвей и зачахли осенние листья, - так и она для меня увяла. Я удаляюсь отсюда почти в том же состоянии, в каком сюда прибыл. Даже высокое мужество, часто меня вдохновлявшее в прекрасные летние дни, - теперь исчезло. О, провиденье, дозволь испытать мне хоть один чистый день настоящей радости - так давно уж её эхо умолкло в моей груди. О когда, о когда, о божество - смогу я его вновь услышать в храме природы и человечества - никогда? Нет! Это было бы слишком жестоко".

Людвиг ван Бетховен
(Гейлигенштадтское завещание)